В такие минуты свободы — а Клайв непременно позволял их себе раз или два в неделю — он ходил в Музей восковых ужасов мадам Тибо.

Внутри музея вы сначала проходили по длинному темному коридору (для создания настроения), потом с левой стороны вам открывалась сцена кровавого убийства: девушка с длинными светлыми волосами втыкала нож в шею старика, обедающего за кухонным столом. Обед его состоял из двух восковых сосисок с восковой тушеной кислой капустой. Далее следовала сцена похищения сына Линдберга, где можно было полюбоваться на Хауптманна, спускающегося по лестнице, приставленной к окну детской. За окном было видно верх лестницы и верхнюю половину фигуры Хауптманна, державшего в руках маленького ребенка. Еще там была Шарлотта Корде рядом с лежащим в ванне Маратом, а также серийный убийца Джон Кристи, душивший чулком женщину.

Клайв любил каждую из фигур, и смотреть на них ему никогда не надоедало. Только смотрел он не серьезным и немного удивленным взглядом, как другие посетители. В музее Клайв больше улыбался, даже смеялся. Фигуры были такими забавными, отчего же не посмеяться?

Дальше в музее располагались камеры пыток, одна старая, другая современная, имеющая целью показать применявшиеся в двадцатом веке методы пытки — в нацистской Германии и Французском Алжире. Мадам Тибо, в существовании которой Клайв очень сомневался, не отставала от времени. В музее было представлено убийство Кеннеди, смерть Шарон Тейт, разумеется, и еще какие-то убийства, произошедшие всего месяц назад.

Первым осознанным желанием, которое вызвал у Клайва музей, было провести в нем ночь. И желание это он воплотил в жизнь, предусмотрительно захватив с собой бутерброд с сыром. Сделать это было довольно легко. Клайв знал, что три человека работали в самом здании музея («в недрах», как он про себя это называл, хотя музей находился на уровне улицы), а четвертый, пухлый мужчина средних лет, продавал билеты в стоящей у входа кабинке. В недрах работали двое мужчин и одна женщина. Женщина, тоже толстая, лет сорока, с вьющимися каштановыми волосами и в очках, проверяла билеты в конце темного коридора, где начиналась сама выставка.

Один из работавших внутри мужчин рассказывал посетителям о прототипах экспонатов, хотя почти никто его не слушал. «Здесь мы видим выражение лица настоящего убийцы, воспроизведенное в воске мадам Тибо с изумительной точностью» и так далее. Второй мужчина, с черными волосами и в таких же, как у женщины, очках с черной оправой, просто слонялся по музею, отгоняя детей от восковых фигур, и, возможно, высматривал карманных воришек или следил, чтобы мужчины не приставали к женщинам в музейной полутьме.

Клайв знал, что было очень просто шмыгнуть в какой-нибудь угол потемнее или в нишу рядом с одной из «железных дев», а то и в саму «деву». Но, хоть он и был худым, шипы все-таки могли его достать, поэтому Клайв оставил эту идею. Он приметил, что посетителей начинают вежливо выпроваживать примерно в 9:15, потому что музей закрывался в 9:30. Как-то вечером, задержавшись до самого закрытия, Клайв обнаружил в глубине музея нечто вроде раздевалки для сотрудников. С той же стороны он услышал звук спускаемой воды в туалете.

И вот одним ноябрьским вечером Клайв спрятался в тени, благо в музее ужасов ее было достаточно, и прислушался к разговору работников, собиравшихся уходить. Женщина — как выяснилось, ее звали Милдред — собиралась взять коробку с дневной выручкой у Фреда, кассира, чтобы пересчитать деньги и спрятать их в раздевалке. Клайва деньги не интересовали. Его интересовала лишь предстоящая ночь в музее и то, как потом можно будет этим хвастаться.

— Пока, Милдред. До завтра, — произнес один из мужчин.

— Что-то еще надо делать? Я ухожу, — сказала Милдред. — Боже, как я устала! Но «Человека-дракона» посмотрю обязательно.

— «Человек-дракон», — равнодушно повторил мужской голос.

Очевидно, Фред, передав коробку с деньгами, вышел через главный вход. Клайв вспомнил, что однажды видел, как кассир, выходя из музея, выключил свет в начале коридора, а потом запер за собой дверь и закрыл ее на засов.

Клайв стоял в укромном уголке рядом с «железной девой». Услышав, как захлопнулась задняя дверь и в замке повернулся ключ, он какой-то миг упивался тишиной, одиночеством и напряженной неопределенностью, а потом вышел из своего укрытия. Первым делом он на цыпочках пошел в раздевалку, потому что никогда там не был. С собой Клайв прихватил коробок спичек (и сигареты, хотя курение здесь было запрещено, на что указывали несколько развешенных в разных местах знаков), и ему хватило одной спички, чтобы найти, где включается свет. В комнате он увидел старый стол, четыре металлических шкафчика, жестяное мусорное ведро, подставку для зонтиков и несколько книг на книжной полке, прибитой к некогда белой, а теперь грязно-серой стене. Клайв выдвинул ящик стола и увидел внутри старую потертую деревянную коробку. Однажды он видел, как эту коробку кассир заносил в музей. Коробка была закрыта. Клайв подумал, что мог бы с ней выйти, но ему это было неинтересно, и он посчитал, что это очень достойно с его стороны. Он вытер коробку рукавом, не забыв и про дно, к которому прикасался пальцами. «Смешно, — подумал он, — вытирать свои отпечатки с того, что не собираешься красть».

Предвкушая удовольствие, он повернул выключатель, и большие стеклянные будки с жуткими экспонатами осветились. Неожиданно почувствовав голод, он достал бутерброд, откусил кусок, остальное завернул обратно в бумажную салфетку и спрятал в карман. Он медленно прошел мимо убитого Кеннеди — миссис Кеннеди и врачи тревожно склонились над белым столом, на котором лежал президент. Спускающийся по лестнице Хауптманн заставил Клайва захихикать. Лицо полуторагодовалого Чарльза Линдберга-младшего было таким безмятежным, будто он играл в кубики у себя в детской.

Клайв перелез через металлический поручень и подошел к восковым Рут Снайдер и Джадду Грею. Его охватило волнение, когда он встал рядом с ними, всего в нескольких дюймах от шеи мужа Рут, которую сдавливал стальной проволокой ее любовник. Клайв протянул руку и прикоснулся к нарисованной крови в том месте, где проволока врезалась в горло особенно глубоко. Потом Клайв потрогал холодные скулы жертвы. Выпученные стеклянные глаза были неприятными, и к ним он не стал прикасаться.

Через два часа Клайв начал петь церковные гимны «Господь, я ближе к тебе» и «Иисус хочет превратить меня в солнечный луч». Но всех слов он не знал, поэтому вскоре прекратил и закурил.

К двум часам утра ему стало скучно, и он, думая по пути домой зайти в закусочную и подкрепиться гамбургером, попытался выбраться из музея, сначала через переднюю дверь, потом через заднюю, но не смог, поскольку обе двери были закрыты на засов снаружи. Впрочем, вынужденное заточение не встревожило его, он доел засохший бутерброд с сыром и немного поспал на трех составленных в ряд стульях. Лежать на них было так неудобно, что Клайв не сомневался: проснется он очень скоро. Так и произошло, он проснулся в пять. После этого он умылся и еще раз полюбовался